Элеонора. Воспоминания. Часть 8.

[lyu_sanna]

Начало..
Воспоминания. Часть 1.
Воспоминания. Часть 2.
Воспоминания. Часть 3.
Воспоминания. Часть 4.
Воспоминания. Часть 5.
Воспоминания. Часть 6.
Воспоминания. Часть 7.


Открыв элиным ключом дверь, Петр пропустил в прихожую сначала Надежду Васильевну, потом Элю и только затем вошел сам и захлопнул дверь. С самого порога на него пахнуло запахом дорогой мебели, чистых комнат, надраенных полов и цветов, которые, он уверен, были в этой квартире. Петр Сергеевич снял один ботинок, помогая второй ногой, проделав со вторым ту же манипуляцию, он, не спрашивая разрешения прошествовал по направлению, как он думал, ванны. Надежда Васильевна посмотрела ему в след, потом на Элю и задала самый абсурдный вопрос, который можно было задать в этой ситуации:

- Это кто?

Эля пожала плечами, скинула туфли и пошла в свою комнату.
Когда Петр вышел из ванной, стряхивая на пол капли с рук, Надежда Васильевна стояла под дверью, уперев руки в бока.

- Вы кто? – Петр даже опешил на какой-то момент и дернулся, от чего врезался плечом в дверной косяк. – Вам больно? – Сменила гнев на милость Надежда Васильевна.
- На какой вопрос мне отвечать? – На полном серьезе спросил Петр Сергеевич, пока его препровождали на кухню. Надежда Васильевна отмахнулась от его вопроса, сохраняя тишину.

Как он и думал. Белая деревянная кухня. Петр не очень в этом разбирался, но похоже было на моренный состаренный дуб. Высокий холодильник в углу, разнообразие всевозможной бытовой техники, начиная от кофеварки и заканчивая агрегатом неизвестного ему происхождения. На полу была бежевая с коричневыми прожилками плитка, уложенная по диагонали, на стенах – гладкие обои белого цвета с замысловатым рисунком. Петр поднял голову вверх и уткнулся в круглую люстру, под которой в данный момент стоял. В таком же стиле на стенах висели бра, так же интерьер дополняли картины в шоколадных с прожилками рамах с изображением каких-то неведомых сказочных мест. Вообще, на взгляд Петра, картины во всем этом были каким-то инородным телом, и даже не столько сами картины, сколько изображенные на них сюжеты, но так как его мнения никто не спрашивал, Петр предусмотрительно промолчал.

- Пить хотите? – Не дожидаясь его ответа, Надежда Васильевна, достала металлическую банку, из которой насыпала в заварник чай, – Петр и стоя на пороге понял, что чай из пакетиков тут пить будут вряд ли, достала две чашки, потом подумала и достала еще одну, сахарницу, три чайных ложки, одну убрала, поставила всё это на стол, налила в электрический чайник воды из фильтра и включила его. И только проделав все эти манипуляции, Надежда Васильевна повернулась к нему.

- Вы всё еще хотите знать, кто я? – Петр нервно теребил край скатерти на столе.
- Нет, спасибо. И оставьте в покое скатерть, - Надежда Васильевна чувствовала себя неуютно в замкнутом пространстве с посторонним мужчиной после всего того, что сегодня случилось. Ей хотелось остаться одной и подумать, что делать дальше. Да какой там делать! Как жить дальше?! Петр, видимо, поймал её настроение, её затравленный взгляд, её нервные подёргивания плечами.

- Хотите, чтобы я ушел? – Он даже приподнялся над стулом, показывая всю серьезность и правдивость своих намерений, и именно в этот момент Надежда Васильевна поняла, что не совершенно этого не хочет, что боится остаться одна, что не знает, куда деть свои чертовы руки, которые теребят подол платья, куда деть глаза, которые не могут найти себе точку, куда деть ноги, которые подгибаются, и спасает её только кухонная столешница, о которую она опирается, куда деть всю себя и свою боль, свои переживания?! Но больше всего она боялась остаться один на один с дочерью. На самом деле боялась. Эля была своеобразным ребенком, со своим внутренним миром, в который она никого не пускала, и Надежда Васильевна не могла даже предположить, что сейчас творится в её голове. Последние слова Петра хлестнули её по щекам и она вернулась из своих мыслей.
- Нет! – Излишне громко и резко, на её взгляд, ответила Надежда Васильевна. И произнесла уже тише, - пожалуйста, останьтесь, - и переходя совсем не шепот, добавила, - мне страшно..

Петр смотрел на её измученное лицо и не знал, что делать, что говорить, как реагировать на её слова, и, главное, как вести себя?! Вообще весь сегодняшний день был каким-то непонятным и нереальным стечением обстоятельств, начиная от утреннего зоиного звонка, после которого он вышел на работу, и вызовом по этому адресу после того, как его предыдущий вызов был отменен и то, что он какими-то неведомыми силами был затащен в школьный двор второй раз, завозя туда опоздавшего родителя как раз в тот момент, когда из школы выбежала Эля. Он сразу её узнал. Её черно-розовое платье очень сильно выделялось на фоне нарядов её одноклассниц – это он заметил еще тогда, когда она выпорхнула из машины на школьное крыльцо, где её тут же поглотила толпа разноцветных подруг, словно бабочки всех мастей собрались в одном месте. Он наблюдал из машины сюрреалистическую картину – девушка под дождем. Видел, как она упала на колени, как закрыла лицо руками, как поднимала голову к небу и бессильно опускала её, видел, как из школы выбежали еще две девочки, а через какое-то время выбежала её мать – её он тоже хорошо запомнил. Немая сцена за стеклом автомобиля длилась всего несколько минут – так показал счетчик, а по ощущениям Петра - целый год. Он не знал, что там произошло или, возможно, происходит до сих пор, но знал, что должен помочь. Именно поэтому он не уехал, а вышел из машины, посадил в неё маму с дочкой и привез домой. И вот теперь сидит на чужой кухне с чужой по сути женщиной, готовится пить чужой чай, теребит чужую скатерть – Петр опомнился и выпустил бахрому из рук – и не знает, как себя вести.

Надежда Васильевна ловила движение мысли на лице сидящего напротив мужчины. Кто он и что делает в её доме?! Нет, она знала, что он водитель такси, который всего несколько часов назад её с Элеонорой отвозил в школу на выпускной, которому так и не суждено было состояться. По крайней мере не в жизни Эли. Она даже боялась себе представить, что будет, если он сейчас встанет и уйдет, и оставит её. Оставит наедине с её мыслями, её страхами, её будущим. В голове у Надежды Васильевны хаос сменялся пустотой и наоборот. Она сжала в руках полотенце, которым зачем-то вытирала сухую чашку:

- Послушайте.. – Она остановилась, не зная, как к нему обращаться, - послушайте, а как Вас зовут? Впрочем, это неважно, - остановила она Петра, готового уже представиться, чтобы внести хоть один разумный элемент в сегодняшний вечер. – Ваше имя ровным счетом ничего не изменит. Сегодня моя жизнь остановилась. Точнее, останавливается в данный момент. Я чувствую, как холодеют мои руки, как замирают мои мысли, спотыкаясь одна о другую. Чувствую, как мертвеют мои ноги, готовые в любой момент опрокинуть моё измученное тело на землю. Пока я всё это ещё чувствую. И Вы не поверите, но из последних сил ловлю эти ощущения, словно, это последние, что я почувствую. Я стараюсь собраться, но у меня никак не получается. Я беспомощна и очень этого боюсь. Боюсь, потому как не привыкла. Я, которая все 47 лет своей жизни, возможно, за исключением только первых 10, контролировала каждый момент, каждый вздох и каждое событие, сейчас в полной растерянности. Я хочу забыться и хочу забыть, я хочу заснуть и не проснуться. И не только потому, что я трушу. Нет. Ещё и потому, что я не представляю, что делать дальше. Первый раз я в растерянности и себе не принадлежу, а единственный человек, на которого я могла бы опереться, сегодня умер. - На этих словах она остановилась, стирая со щеки полотенцем скатившуюся слезу. Петр молчал. Как и весь сегодняшний вечер. Что сейчас могли сделать его слова? Ничего. Что мог сделать он? Ничего. Он прислушивался к тишине, стараясь поймать секунды и минуты. Его тишина где-то между ними упиралась в её напряжение, и на границе образовывалось марево, словно от жары – воздух дрожал, колыхался и расплывался, от чего предметы становились нечеткими, размытыми и инородными.

Из приоткрытой кухонной двери донеся бой часов. Петр и этому не удивился. Именно в этой квартире он почему-то казался органичным. Именно такие часы и должны отсчитывать время ИХ жизни. Он и сам не заметил, что затаил дыхание и считал, на восьмом ударе он выпустил воздух. «Восемь? Всего лишь восемь вечера?!» Кажется, словно две жизни впихнули в один день. Словно их утрамбовывали ногами, сминали, прижимали, застегивая молнию, чтобы эти две жизни всё же поместились в эти несколько часов. В тот момент, когда на стенах осело эхо восьмого удара, дверь на кухню отворилась, и вошла Эля:

- Мама, папа больше не придет..?