Элеонора. Воспоминания. Часть 6.
Jun. 5th, 2013 11:25 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lyu_sannaНачало..
Воспоминания. Часть 1.
Воспоминания. Часть 2.
Воспоминания. Часть 3.
Воспоминания. Часть 4.
Воспоминания. Часть 5.
Что было после, Эля помнила смутно. Вроде её кто-то поднимал и пытался оттащить, и вроде она даже сопротивлялась и брыкалась. Она хотела навсегда остаться на этом асфальте, в этой луже и под этим дождем. В тот момент она не чувствовала ничего, кроме пустоты и боли. Даже сейчас, спустя 10 лет, она не могла понять, как в её душе они умудрились сосуществовать одновременно. Но в том момент, наверное, было возможно всё. Эле казалось, что под этим дождем её жизнь остановилась. И больше ничего и никогда не будет. Мир замер, чтобы тихо наблюдать за её горем. Потом она вроде даже позволила отвести себя в машину. В какой-то момент она даже включилась в происходящие события и пыталась объяснить, что она мокрая и грязная, а салон машины чистый и так вкусно пахнет. Так вкусно пахнет кожей, так же, как в машине отца. Её замутненный слезами взор отметил на улице «Микеле», того самого, который несколько часов назад привез их в школу. В тот момент, когда Эля посмотрела на него сквозь стекло автомобиля, он, который в этот момент помогал идти Надежде Васильевне, поднял голову и перехватил элин взгляд. И поежился от него. Это был взгляд затравленного звереныша, полный ненависти, проклятия и боли. Безграничной, бездонной и бесконечной боли. Петр Сергеевич – водитель с почти 30-летним стажем уже свыше 15 лет работал в такси их небольшого городка. С тех пор, как получил травму на производстве, когда на фрезеровочном станке ему отрезало несколько пальцев на руке. Черт его дернул тогда обернуться на чей-то крик. И, наверное, он мог бы найти со временем себе какую-то другую работу, но больно уж долго он приходил в себя, больно долго изводил жену своей депрессией, больно долго и часто вспоминал события того дня. Жена однажды не выдержала и ушла. И только тогда Петр очнулся от забытья и понял, что натворил. И даже честным образом пытался вернуть её в лоно семьи, но она наотрез отказалась. И это Петр Сергеевич принял с послушностью ярого фаталиста. И начал строить свою жизнь заново. Благо друзья поспособствовали, зная его тягу к машинам и к рулю, а так же к дальним и долгим поездкам. С тех пор он зажил спокойной и размеренной жизнью, которая текла по одному и тому же графику: подъем, холодный душ, завтрак, в те дни, когда он работал «в день», как это у них говорили, он сразу после завтрака выезжал в машинный парк, а вечером гулял по центральным аллеям города, кормил голубей и читал свою любимую газету, сидя на лавочке. А по выходным старался навещать дочь. Но так как его выходные очень часто выпадали на рабочие дни, чаще он видел не дочь, а внучку. Маленькая Аленка словно сошла с обертки шоколадки, особенно, когда ей повязывали косынку на голову. С дочерью он тоже учился общаться заново после их развода с Лидой. На его счастье, она была уже достаточно взрослая к тому моменту, чтобы не поддаться на причитания своей матери, но, увы, еще слишком юна, чтобы не переживать, что у неё теперь не будет полноценной семьи. В день их развода Зоя – его 17-летная дочь – ушла из дома, что тоже в некотором роде ускорило процесс возвращения Петра к жизни, словно ему щелчок по носу дали, ощутимый такой щелчок. И сейчас, видя элины глаза сквозь мутное стекло автомобиля, Петр Сергеевич очень ярко вспомнил, как тогда, 14 лет назад Зоя громко хлопнула дверью и бросила ему напоследок «Ты тряпка! Ты потерял всё, что у тебя было! И если ты ничего не сделаешь, ты потеряешь меня!».
Петр смотрел на зареванное лицо девочки – сейчас она как никогда казалось даже не юной, а маленькой и беззащитной, - и понимал, что в этот вечер её жизнь надломилась. Её и в ней. Ему хотелось что-то сделать, как-то помочь, чтобы не быть «тряпкой», но он лишь обреченно пожимал плечами под дождем, поддерживая мать этой несчастный девочки. Надежда Васильевна старалась держаться, он видел, что она пыталась гордо поднимать голову, пыталась подставлять лицо под струи дождя, чтобы тот смыл слезы, и понимал, что она всё это делает исключительно ради дочери, потому как она теперь для неё единственный пример, опора и поддержка. Хотя, ему и казалось, что она бравирует сверх меры, что она имеет полное право сейчас реветь, кричать и биться в припадке, он не говорил ничего. Это была чужая жизнь, к которой он по непонятной причине сегодня дважды за день прикоснулся. Его приобретенный фатализм рисовал во всём этом каике-то странные знаки, полунамёки, но он отмахивался от всего, стараясь думать только о том, что их двоих нужно немедленно отвезти домой.
Эля же, поймав через стекло взгляд мужчины, съежилась еще больше. В ней клокотала такая ненависть, что она не понимала, почему он, этот никому неизвестный и ненужный мужчина, жив, и сейчас ведет к машине её маму, а её отец, такой замечательный и всеми любимый человек, умер. Ей и в голову не приходило подумать о том, что и он ведь кому-то отец и муж, что кто-то так же его ждет вечерами домой, что кто-то так же может (о, это она не могла даже в страшном кошмаре вообразить!) встречать его в дверях и бросаться ему на шею. Нет, в тот момент элин мир уменьшился до размера булавочной головки, и в нём не было места даже ей, а её боль выплескивалась наружу, словно жидкость из выкипающей кастрюли, и так же бурлила и клокотала, соприкасаясь с плитой, в элином случае - с её телом. Эля проваливалась поочередно то в свою боль, то в свою ненависть, то в жуткое варево из них, и плохо понимала, что происходит вокруг. Даже когда машина аккуратно тронулась на мокрой дороге с места, Эля не придала этому значения. Она смотрела на лужу на асфальте, где осталась её душа и её сердце. В какой-то момент ей даже захотелось выпрыгнуть из машины, чтобы вернуться и забрать их, но она передумала. Ей было комфортней сейчас без них, их отсутствие приглушало чувства, которых сейчас итак было в избытки. Боль, ставшая почти физической, отзывалась в руках, которыми не хотелось шевелить. Боль застревала в глазах, в которых уже не было слез, и резала их. Боль проникла даже в её ноги, растекалась от бедер до пяток, отчего те начали ныть, словно измученные долгой ходьбой. И лишь то место, где еще вчера так сладко и живо билось элино сердце, молчало и не отзывалось ни на что. Словно вокруг образовавшейся пустоты возвели глухой бетонный забор, и юркая боль не могла туда проникнуть.
Эля смотрела в окно и ничего не видела. Она не понимала, куда они едут и, главное, зачем. Зачем куда-то теперь ехать?! Ей хотелось крикнуть «Остановитесь! Мне больше никуда не нужно!», но слова застревали в горле, в котором тоже поселилась боль. На секунду, лишь на секунду, Эля бросила украдкой взгляд на маму и тут же отвела глаза. Это серое изваяние не могло быть её мамой. Но даже если это она – вон же, её профиль, её темные волосы, которые Эля впервые видела в таком состоянии, её руки, сплетенные на коленях, даже плечи, которые были непривычно опущены, от чего Надежда Васильевна сгорбилась и стала похожа на 70-летнюю старуху, - даже если эта полузнакомая ей женщина была её мамой, она не хотела сейчас её видеть. Ей нечего было ей сказать, и еще меньше она хотела бы от неё услышать. Элеонора уткнулась носом в холодное стекло и привычно провалилась в одной ей известный мир. Там было спасительно тепло, там никогда не было дождя и там был папа.
Воспоминания. Часть 1.
Воспоминания. Часть 2.
Воспоминания. Часть 3.
Воспоминания. Часть 4.
Воспоминания. Часть 5.
Что было после, Эля помнила смутно. Вроде её кто-то поднимал и пытался оттащить, и вроде она даже сопротивлялась и брыкалась. Она хотела навсегда остаться на этом асфальте, в этой луже и под этим дождем. В тот момент она не чувствовала ничего, кроме пустоты и боли. Даже сейчас, спустя 10 лет, она не могла понять, как в её душе они умудрились сосуществовать одновременно. Но в том момент, наверное, было возможно всё. Эле казалось, что под этим дождем её жизнь остановилась. И больше ничего и никогда не будет. Мир замер, чтобы тихо наблюдать за её горем. Потом она вроде даже позволила отвести себя в машину. В какой-то момент она даже включилась в происходящие события и пыталась объяснить, что она мокрая и грязная, а салон машины чистый и так вкусно пахнет. Так вкусно пахнет кожей, так же, как в машине отца. Её замутненный слезами взор отметил на улице «Микеле», того самого, который несколько часов назад привез их в школу. В тот момент, когда Эля посмотрела на него сквозь стекло автомобиля, он, который в этот момент помогал идти Надежде Васильевне, поднял голову и перехватил элин взгляд. И поежился от него. Это был взгляд затравленного звереныша, полный ненависти, проклятия и боли. Безграничной, бездонной и бесконечной боли. Петр Сергеевич – водитель с почти 30-летним стажем уже свыше 15 лет работал в такси их небольшого городка. С тех пор, как получил травму на производстве, когда на фрезеровочном станке ему отрезало несколько пальцев на руке. Черт его дернул тогда обернуться на чей-то крик. И, наверное, он мог бы найти со временем себе какую-то другую работу, но больно уж долго он приходил в себя, больно долго изводил жену своей депрессией, больно долго и часто вспоминал события того дня. Жена однажды не выдержала и ушла. И только тогда Петр очнулся от забытья и понял, что натворил. И даже честным образом пытался вернуть её в лоно семьи, но она наотрез отказалась. И это Петр Сергеевич принял с послушностью ярого фаталиста. И начал строить свою жизнь заново. Благо друзья поспособствовали, зная его тягу к машинам и к рулю, а так же к дальним и долгим поездкам. С тех пор он зажил спокойной и размеренной жизнью, которая текла по одному и тому же графику: подъем, холодный душ, завтрак, в те дни, когда он работал «в день», как это у них говорили, он сразу после завтрака выезжал в машинный парк, а вечером гулял по центральным аллеям города, кормил голубей и читал свою любимую газету, сидя на лавочке. А по выходным старался навещать дочь. Но так как его выходные очень часто выпадали на рабочие дни, чаще он видел не дочь, а внучку. Маленькая Аленка словно сошла с обертки шоколадки, особенно, когда ей повязывали косынку на голову. С дочерью он тоже учился общаться заново после их развода с Лидой. На его счастье, она была уже достаточно взрослая к тому моменту, чтобы не поддаться на причитания своей матери, но, увы, еще слишком юна, чтобы не переживать, что у неё теперь не будет полноценной семьи. В день их развода Зоя – его 17-летная дочь – ушла из дома, что тоже в некотором роде ускорило процесс возвращения Петра к жизни, словно ему щелчок по носу дали, ощутимый такой щелчок. И сейчас, видя элины глаза сквозь мутное стекло автомобиля, Петр Сергеевич очень ярко вспомнил, как тогда, 14 лет назад Зоя громко хлопнула дверью и бросила ему напоследок «Ты тряпка! Ты потерял всё, что у тебя было! И если ты ничего не сделаешь, ты потеряешь меня!».
Петр смотрел на зареванное лицо девочки – сейчас она как никогда казалось даже не юной, а маленькой и беззащитной, - и понимал, что в этот вечер её жизнь надломилась. Её и в ней. Ему хотелось что-то сделать, как-то помочь, чтобы не быть «тряпкой», но он лишь обреченно пожимал плечами под дождем, поддерживая мать этой несчастный девочки. Надежда Васильевна старалась держаться, он видел, что она пыталась гордо поднимать голову, пыталась подставлять лицо под струи дождя, чтобы тот смыл слезы, и понимал, что она всё это делает исключительно ради дочери, потому как она теперь для неё единственный пример, опора и поддержка. Хотя, ему и казалось, что она бравирует сверх меры, что она имеет полное право сейчас реветь, кричать и биться в припадке, он не говорил ничего. Это была чужая жизнь, к которой он по непонятной причине сегодня дважды за день прикоснулся. Его приобретенный фатализм рисовал во всём этом каике-то странные знаки, полунамёки, но он отмахивался от всего, стараясь думать только о том, что их двоих нужно немедленно отвезти домой.
Эля же, поймав через стекло взгляд мужчины, съежилась еще больше. В ней клокотала такая ненависть, что она не понимала, почему он, этот никому неизвестный и ненужный мужчина, жив, и сейчас ведет к машине её маму, а её отец, такой замечательный и всеми любимый человек, умер. Ей и в голову не приходило подумать о том, что и он ведь кому-то отец и муж, что кто-то так же его ждет вечерами домой, что кто-то так же может (о, это она не могла даже в страшном кошмаре вообразить!) встречать его в дверях и бросаться ему на шею. Нет, в тот момент элин мир уменьшился до размера булавочной головки, и в нём не было места даже ей, а её боль выплескивалась наружу, словно жидкость из выкипающей кастрюли, и так же бурлила и клокотала, соприкасаясь с плитой, в элином случае - с её телом. Эля проваливалась поочередно то в свою боль, то в свою ненависть, то в жуткое варево из них, и плохо понимала, что происходит вокруг. Даже когда машина аккуратно тронулась на мокрой дороге с места, Эля не придала этому значения. Она смотрела на лужу на асфальте, где осталась её душа и её сердце. В какой-то момент ей даже захотелось выпрыгнуть из машины, чтобы вернуться и забрать их, но она передумала. Ей было комфортней сейчас без них, их отсутствие приглушало чувства, которых сейчас итак было в избытки. Боль, ставшая почти физической, отзывалась в руках, которыми не хотелось шевелить. Боль застревала в глазах, в которых уже не было слез, и резала их. Боль проникла даже в её ноги, растекалась от бедер до пяток, отчего те начали ныть, словно измученные долгой ходьбой. И лишь то место, где еще вчера так сладко и живо билось элино сердце, молчало и не отзывалось ни на что. Словно вокруг образовавшейся пустоты возвели глухой бетонный забор, и юркая боль не могла туда проникнуть.
Эля смотрела в окно и ничего не видела. Она не понимала, куда они едут и, главное, зачем. Зачем куда-то теперь ехать?! Ей хотелось крикнуть «Остановитесь! Мне больше никуда не нужно!», но слова застревали в горле, в котором тоже поселилась боль. На секунду, лишь на секунду, Эля бросила украдкой взгляд на маму и тут же отвела глаза. Это серое изваяние не могло быть её мамой. Но даже если это она – вон же, её профиль, её темные волосы, которые Эля впервые видела в таком состоянии, её руки, сплетенные на коленях, даже плечи, которые были непривычно опущены, от чего Надежда Васильевна сгорбилась и стала похожа на 70-летнюю старуху, - даже если эта полузнакомая ей женщина была её мамой, она не хотела сейчас её видеть. Ей нечего было ей сказать, и еще меньше она хотела бы от неё услышать. Элеонора уткнулась носом в холодное стекло и привычно провалилась в одной ей известный мир. Там было спасительно тепло, там никогда не было дождя и там был папа.
